метрошной эмблемой и флажком:
— Эй! девочка! В депо едем!
Вышел, потягиваясь, машинист:
— Чего у тебя там, Валь?
— Да вот, чудная какая-то, не выходит.
— Пьяная? — машинист заглянул в вагон. От эскалатора к ним уже шел милиционер. Валентина подошла к Моне, заглянула в лицо.
— Господи, да у неё, видать, горе какое, — она подняла Мону и повела её, держа за плечи, — все нормально, ребята, тут по женской части, видать, — и показала флажок. Поезд всосало в тоннель, а Валентина, держа Мону, пошла переодеваться в служебку. Мону она посадила на стул, налила кипяченой воды из чайника, но та даже не посмотрела на стакан.
Валентина жила в коммуналке на Зубовской, со старой бабкой и двумя детьми — мальчонками-погодками, семи и восьми лет. Небось, куда и пристрою, — думала про себя Валентина, ведя Мону Ли за руку по мостовым, крытым ледяной коркой, — вот те и март, холода какие, — Валентина старалась удержать равновесие.
Пройдя ломаную линию коридора, Валентина втолкнула иззябшую Мону в комнату.
— Чего-й-то приперла ты кого, — спросила бабка, лежащая за шкафом на кровати, — кто-й-то?
— Баушк, свои это, дочка подруги моей, заночевать негде.
— А у нас тут прям постоялый двор какой, прям места не разложисси самим!
Валя включила ночник, наскоро застелила диван, уложила на него Мону, стянула с нее бельишко, подержала ноги в руках, — холоднючие какие! Пошла на кухню, накипятила воды, налила в водочную бутылку, положила в ноги. Сама, наскоро умывшись, приткнулась, подвинув мальчишек на большой тахте.
Валя работала в две смены, потому назавтра Мону донимала бабка, да пришедшие со школы братья. Мона Ли лежала, не отвечала, и пацаны, решив, что она малахольная, но может быть интересна, как живая игрушка, принялись сажать ее, надевать на нее бабкин платок, красить губы мамкиной помадой. Мона Ли только молчала. Но не улыбалась больше. Мать, пришедшая со смены, надавала пацанам подзатыльников, отругала бабку, и села кормить Мону с ложечки — кашей. Мона смыкала зубы и не ела.
— Вот беда, — Валя даже пошла и налила себе стопочку, — надо, верно, в больницу. А что там скажешь? Документов — нет, проверила. Вот, вечно она так! Первый раз подобрала пьяненького, тот пожил у нее — сыночек получился. В другой раз гражданин портфель оставил, переночевал у нее, — второй получился. Ладно, тут уж такой беды точно не будет, — подумала Валя и уложила Мону.
На следующий день возбужденные мальчишки растолкали спящую мать:
— Мам! смотри! мам! Это же вон, она — наша чокнутая! На обложке киножурнала «Искусство советского кино» красовалась… Мона Ли. — Мы журнал у Марь Васильевны попросили! Сейчас весь класс придет смотреть! Это же вот — Нонна Коломийцева! Марь Васильевна сказала, что у нее память начисто отшибло. Должно, под машину попала, да, мам? Валентина так и села на тахте.
Пришло, казалось, полшколы, но в коммуналку их всех не впустили, только Мария Васильевна, в строгих очках, в костюме джерси и с непременной фальшивой камеей, долго пила чай в комнате и обсуждала с Валентиной вопрос — что делать дальше. А дальше — просто. Позвонили в отдел кадров студии «Госфильм» — из милиции, конечно, те адрес дали. Сосед по коммуналке Пашка Шмутько, случайно трезвый шофер автобазы, отвез Валентину и Мону Ли в Одинцово, где сдал на руки Пал Палычу Коломийцеву. Школа еще месяц гудела, обсуждая это событие, да к тому же в субботу, в актовом зале показали «Волшебную лампу». Пацаны ходили в героях, и даже самая красивая девочка Света отдала им свой пирожок с повидлом.
В этот раз Мона Ли пролежала дольше обычного, но в семье так к этому привыкли, что и внимания не обращали. Пал Палычу на работу звонили из студии имени Гайдара, предлагали снимать Мону в детском фильме-сказке «Хозяйка Медной горы». Звонили из студии «Веселая переменка» — и там Моне Ли нашлась роль. С почты приносили мешки писем. Но, как ни странно, вовсе не Мона Ли проснулась знаменитой после премьеры — знаменитым стал Сашка Архаров. Красавец, герой, все трюки сам, то на лошади, то на верблюде, то с башни, то на крепостную стену — белозубый, кареглазый, загорелый. Тут уж отбоя от девиц не было. Даже первая жена вернулась. Ну, место занято — так она рядом стала появляться. Обозначала присутствие в жизни Архарова.
Марченко этот фильм ничего не принес — она не пела, не танцевала, да и костюм — паранджа какая-то, да халат. Тут и глазками только стрелять, а что еще? Но фильм пошел, пошел, набирая обороты, увеличивая число зрителей, и принося кассовые сборы весомые для детского кино. И в республике хорошо приняли, и пресса, короче — успех. Через месяц Мона Ли пришла в себя, как ни в чем не бывало, вышла на двор, вдохнула уже апрельское тепло и вспомнила — сегодня, 5 апреля. Её день рождения. 13 лет. 13 Лун. Чхонъмёнъ. Праздник света и тепла. Поздравлять ее было некому. Она пошла, перепрыгивая через лужи, на станцию — просто так, чтобы вдохнуть запах проходящих поездов. Когда она стояла на платформе, ее плеча коснулся небольшой человечек в темной одежде, и, взяв ее за руку, вложил что-то в ладонь, и — исчез. Мона Ли раскрыла ладонь — на желтоватом клочке бумажки лежал странный зверек-игрушка из нефрита. Тело его было, как у оленя, но покрыто чешуей, хвост — как у быка и рог на лбу. Знакомый голос внутри Моны сказал — это ки-ринь. Это мир, гармония, честность и прямота — говори, что знаешь, не бойся правды, потому, что ложь и правда всегда существуют в равных частях. Мона Ли положила фигурку в кармашек куртки и пошла домой.
На следующий день ученицу 7 класса «а» Нонну Коломийцеву пригласили играть принцессу в фильме «Волшебный олень», а дальше — посыпалось, как из Рога изобилия. Летом, для укрепления культурных связей с советскими республиками, Мона Ли получила путевку в «Артек».
Глава 49
«Артек» произвел на Мону Ли впечатление самое неприятное. Она, избалованная с детства, прежде всего любовью и признанной своей красотой, привыкла к тому, что выделяясь среди всех — сверстников ли, старших ли — она царила везде. Она не была неформальным лидером, но она была — принцессой. В лагере, даже в таком элитарном, как «Артек», равенство декларировалось, хотя бы — и на словах. К тому же, Мона Ли привыкла к абсолютной свободе. Она могла есть, когда хочет, читать, когда ей это интересно, и спать — если устала. Распорядок и режим она не принимала никак. Она даже понять не могла, что гонит такое количество ребят на линейку, поднимать какой-то дурацкий флаг, пачкая руки о трос, вымазанный в машинном масле. Речёвки, пилотки, общее
